Уинстон проснулся утром понедельника и понял, что на улице слишком много света, счастья и рождественского настроения, чтобы вот так взять и пойти работать. Решение родилось, созрело и потребовало, чтобы Стратт немедленно оделся и пошёл его воплощать. По жизни Уинстон был довольно маргинальной личностью, однако своих внутренних голосов слушался беспрекословно. Сам себе плохого не посоветуешь. Тот раз с улитками под пиво не в счёт.
Стратт брёл по заснеженным улицам неродного города в больницу, мечтая провалиться в какой-нибудь гостеприимный сугроб, сломать обе ноги, получить инвалидность и пенсию по инвалидности за ранение при исполнении. Ведь с восьми утра и до самого больничного листа констебль Стратт не просто шатался по улицам, а нёс службу.
Мирные жители, коварные преступные умы, призраки, ангелы и демоны шли по своим будничным делам, попивая кофе из картонных стаканчиков, весело переговариваясь, наступая друг другу на хвосты и проскальзывая в задумчивости сквозь стены. Уинстон терпеть не мог свой родной городок Смоллгейт, но к Висперширу он, чем дальше, тем сильнее начинал испытывать вполне банальную ненависть. Констебля бесило и раздражало здесь абсолютно всё от булочных до призрачных сантехников.
Всё сильнее мрачнея и погружаясь в недра своей кожаной куртки, незаметно для себя Стратт переступил порог городской больницы. Чихания, кашель, запах лекарств, улыбающийся персонал, гонки на инвалидных колясках.
— Доброе утро, констебль!
Сначала Уинстон подпрыгнул от громкого оклика, затем включились профессиональные рефлексы и он чуть не пристрелил доброжелательную медсестричку, затем осознал, что подошёл к окошку регистратуры и, воспользовавшись случаем, взял свою карточку – тонкую, в пару листиков толщиной и, казалось, стесняющуюся того факта, что ей было далеко до местных многотомников .
Из-за угла оценив длину очереди в кабинет терапевта, Стратт решил обзавестись пойлом и закусью, прежде чем зайти на многочасовой пост в нескончаемой ленте Шнобиуса из стариков, детей и давно почивших граждан, слишком общительных, чтобы лежать в могилах. Вздохнув, Уинстон медленно, без намёка на грациозность развернулся в сторону буфета и тут в него врезались. Некто довольно мелкий, чтобы заставить глазные и шейные мышцы Стратта работать. Некто довольно шумный, чтобы Уинстон возжелал немедленно засадить себе вилкой в ухо. Некто довольно безумный, чтобы расхаживать с карандашом в плече и при этом пахнуть шоколадными эклерами.
— Не вопрос, — Уинстон пожал плечами и, не меняя градус унылости на лице, одним резким движением вернул карандаш точно в прежнее его место нахождения. Поплотнее ввинтил, чтобы больше не вываливался, с неохотой обогнул случайного собеседника (такой крюк!) и направил свои стопы навстречу кофе и сэндвичам.
Если бы это произошло в обычной больнице обычного городишки, констебль Стратт сопроводил бы пострадавшего в травмпункт. Но это же Виспершир, здесь лучше не вынимать осиновые колья из кого бы то ни было, даже если эти колья маскируются под простые карандаши.

Отредактировано Winstone Strutt (07.12.13 00:38:39)

Очередь как социальное явление достойна того, чтобы о ней писали диссертации, монографии и трактаты. Естественно, Уинстон был в нужной степени подкован во всех областях науки, чтобы лично взяться за сей неблагодарный, но крайне жизненный труд, однако сон в очередной раз прервал гениальные потуги уличного философа.
В изматывающей погоне за больничным листом Стратт успел поесть, поспать, обжечь язык отвратительным, безвкусным чаем, поругаться с санитарами, вечно задевающими каталками констебльские ноги, отошедшие ко сну. Он бы наверняка успел гораздо больше, но очередь, посовещавшись, решила пропустить унылого типа, который мешал людям приятно проводить время, знакомиться, общаться и обмениваться рецептами лечебных настоек.
Когда терапевт наконец встретился с изрядно помятым, всклокоченным и недовольным представителем Закона, у него и вопросов не возникло. Нервное переутомление, стресс и, как следствие, жизненно необходимый отдых от людей, начальства, серийных убийц и домовладельцев с домоправительницами. Вручив Уинстону обширный перечень рекомендаций, советов и попросту напутствий, доктор поспешил выставить за дверь пациента, пока от его кислой физиономии не сдох любимый фикус, подаренный медику самим главврачом на юбилей.
Послушавшись последнего врачебного наставления, предшествовавшего захлопыванию двери, Стратт поплёлся на поиски свежего воздуха, солнечных ванн и единения с природой.

Ближайший сквер оказался тем ещё рассадником порока, но у него, всё же, было одно неоспоримое преимущество – свободная скамейка. Пристроившись чётко по центру скамьи, Уинстон тем самым обезопасил себя от каких бы то ни было посягательств на своё личное пространство, растянувшееся по периметру лавки. Радостно светившее солнце предоставило все условия для неспешного и вдумчивого чтения. Можно было бы купить какое-нибудь бульварное чтиво у уличных торговцев, распробовать хоть одно произведение новомодного гения Венковича, но это же надо было встать, покинуть выгодный форпост и фактически сдать врагам последнюю крепость. Исходя из этих соображений, констебль выудил из карманов кипу бумаг от доктора, решив, что нет в этом мире лучшего чтива, чем рецепты на транквилизаторы.

И ведь прогулка почти удалась, но на каллиграфическом призыве врача «больше внимания уделять дыханию» одиночество Стратта самым наглым образом нарушили. Плюхнувшийся рядом субъект чувствовал себя хозяином положения и полноправным владельцем скамейки.
― Блюющие дети – именно то, чего мне не хватало для того, чтобы этот день остался на века в памяти.
Решительно смяв листки и распихав их по карманам, Уинстон пристально посмотрел на хама, покусившегося на чужой наблюдательный пункт. Лицо субъекта показалось смутно знакомым, однако окончательную ясность в деле установления личности внесла дырка в пиджаке и карандаш в пальцах.
― У вас снова карандаш из плеча выпал, с радостью помогу вернуть его на место. Но сперва вы найдёте себе другую скамейку.
И снова Стратт почувствовал, что ненависть существует не только по национальному и расовому, но также по географическому признаку.
"Чёртов городишко, как я тут всё ненавижу".