Решение о безоговорочной капитуляции и добровольной сдаче своего синего опорного пункта оказалось не таким уж бессмысленным и беспощадным, как Клодии показалось сперва. Напротив, здесь было даже весело. Пускай, конечно, всё начинало развиваться в несколько неожиданном направлении, а вариант со внутришкафным подглядыванием уже давно каркнул в Лету, даже не сделав прощального финта ручкой, но участие в этой маленькой камерной пьесе, казалось, тоже сулило чего любопытного.
- Убили? – Девочка продолжала смотреть широко распахнутыми тёмными глазами на инспектора вплоть до его непосредственной смены своего положения в пространстве, да и то по одной лишь причине, что на установившегося вертикально инспектора смотреть теперь можно было только предварительно запрокинув вверх голову с глазами, а выходило это делом не особенно-таки естественного комфорта. Потому Сеар отцепила, наконец, свой открытый мягкий взгляд от внезапно возвысившегося над границами её удобного созерцания блюстителя правопорядка. Разумеется, среднестатистический десятилетний ребёнок вполне себе может быть в должной мере осведомлён о том, что такое Смерть и с чем её едят, но Клодия всё-таки как-то слабовато тянула на это самое звание. Нет, не того, с чем принято есть Смерть, и даже не на неё саму, а на того ребёнка, который находится где-то в середине длинных туалетных рулонов данных, явок, паролей, фамилий, встреч, дат, любовников, доходов, хищений, связей и прочей жизненной чепухи, которая всегда находится в поле зрения неусыпного ока статистики. Хотя о смерти как таковой школьница тоже имела определённое представление; кстати, недавно что-то исключительно душещипательное было в школе. Странно, почему-то ничего об этом не помнится.. ну да ладно. Кентон задержала ни на йоту не переменившийся в своей открытости и простоте взгляд на практически слившихся в лучших традициях экспериментов паркатских извергов воедино сотрудников этого самого циркового, с позволения, заведения. Довольно милые люди, только почему одного из них так перепугал какой-то ребёнок? Насколько Клодия могла помнить свою сожительницу, она была довольно большой тушкой, как на ребёнка.
- Это не он поник, это не он. – На чистом детском личике на секунду промелькнула лёгкая хмурость, но довольно быстро исчезла. Харлана она хорошо помнила, только всё диву давалась и никак не могла смекнуть, на кой же ляд этот чудесно-праздничный человек всегда так активно пытался затянуть её в сомнительные цирковые махинации. Наверное, мама и принялась таскать её в цирк чаще из-за этого. Или не из-за этого. Конечно, всей сомнительности этих махинаций Клодия всё равно не могла осознать, да и не пыталась никогда, но перспективы часто присутствовать на цирковых представлениях её определённо ничуть не прельщали. Хотя сейчас, кажется, это мнение могло начать и меняться..
- Какой кардиолог? Папенька тут совершенно не при чем, он вообще сейчас на работе работу работает и это важно, например. И цирк он всё равно не особенно любит. – В какую-то секунду сознанию Клодии стало жутко обидно за то, что её так опрометчиво приняли за её сожительницу, которая мало того, что подселилась без спроса и нарушила все возможные и, что главное, невозможные планы ребёнка, но теперь ещё и молчала, как рыба об лёд, заставляя Кентон отыгрывать сразу две роли вместо.. вместо другого их количества. Нужно было как-то доказать, наконец, что это не она было подсажена в шкаф, а то ещё, не дай отцу в подарок грязный валенок, обвинят в незаконном проникновении на чужие территории и нерациональном расходовании красной краски для пола и чужих элементов одежды.
- Вы хотите отыскать того, кто разбил ей сердце? – Голос немного качнулся, но этот малозаметный «пируэт» показался несколько неестественным. Клодия прошла обратно к шкафу, склонилась над аккуратненько сидящей там дамой, что с момента её появления самоотверженно изображала деревянного истукана, и обняла её. Наверное, сначала девочка понадеялась вытащить второго персонажа на суд общественности, но, быстро сообразив, что тот вовсе не пылает желанием покидать своё убежище и на попытки извлечения реагирует только неподъёмным для детских рук весом, Сеар нахмурилась. Выходи, деревянное создание. Дар ребёнка подключился к её потугам самопроизвольно, и через пару-тройку секунд Клодия уже стояла возле шкафа в обнимку с навалившейся на неё девушкой, что всё так же честно продолжала изображать в хлам упоротую жертву современности. Выглядела эта картина, надо признать, довольно комично. Ну, получается, крошка-Кентон нередко заглядывала в спортзалы, да?
- Вот у неё и спросите. – И плюхнулась на пол вместе с мёртвой дамочкой. Нет, Клодия не видела того, кто находился здесь, не видела, кто столь заботливо посадил некую мисс Мэйси в шкаф. Она вообще ровным счётом ничего не видела. На самом деле, это тоже было довольно обидно, но самой школьнице вряд ли удавалось об этом задуматься – как ни странно, но никаких отрицательных эмоций любой степени тяжести она не испытывала, пожалуй, вообще никогда. – Эти глаза.. – короткий жест в сторону своей мордашки, - не такие же, как эти.
Несчастное поникшее создание безвольно лежало на полу и теперь выглядело ещё более жалким и беззащитным. Хотя, судя по тому, что жизненной энергией она уже давненько не сияет, беззащитной дама была и в шкафу, и возле шкафа, и где-то там, где она могла быть до того, как оказалась и в шкафу, и возле шкафа, и там, где была до всего этого до. И ещё раньше. Ну, или нет. Кентон уселась на гражданку Поникшую верхом и склонилась над лицом, накрывая тут же падающими тёмными прядями своих волос её лицо с одной стороны. – Вот они могут рассказать то, что вам нужно. – Клодия аккуратно коснулась двумя пальчиками век на одном из глаз и открыла в ручном режиме. И что? Ну, глаз. Не особенно информативен. – Вы же умеете разговаривать с глазами? – Зная Клодию, можно было со стопиццотпроцентной уверенностью говорить, что это даже частично не было шуткой, почему же, вполне логичный вопрос. Правда? Может же быть, что кто-то из присутствующих промышляет незаконным говорением с чужими глазами на досугах и викендах. Ну, или викстартах, не суть. А вот Клодия не промышляет, потому несколько секунд сосредоточенного пялинья в открытый глаз не дали ровным счётом ничего. Раздосадовано, как могло показаться, вздохнув, Сеар отпустила веки, вежливо закрыла око обратно и поднялась на ноги.
- Маменька подарила Вам его фотографии? Они помогают отдохнуть от холодных висперширских дождей вечером? – Кажется, даже улыбнулась. Как чудесно, у кого-то есть её фотографии. Обычно окружающие по неизвестным причинам шарахаются во все возможные стороны и стараются как можно быстрее скрыться в неопределённом направлении, лишь бы не видеть, как кажется, Клодию лишние пару минут. А тут, натевам, фотографии видели и не отвернулись, даже разговаривают доброжелательно, а ещё и справляются, не скучно ли было ждать начала представления. Состроив, как и обычно, бессознательно замысловатый ассоциативный ряд, Кентон сейчас чуть не кинулась обнимать инспектора, но всё-таки успела поймать себя на этой мысли и заморозить проект на стадии становления идеи, сочтя такой акт прямым нарушением театрального порядка представления. Т.е. циркового, да. Не, ну, тройной кульбит жизнерадостный, конечно, можно было и сделать. – Никак нет, совсем недолго.. Он никого не видел, даже её.. – Тут, скорее всего, речь шла о распластавшейся клодиными-то молитвами на полу жертве. А в шкафу, избавленном каким-то образом от живительных замочных скважин, было по-настоящему темно и ещё более по-настоящему душно. И хотя духота и спёртость воздуха могли лишь косвенно влиять на зрительные способности Клодии, темнота с лихвой покрывала все штрафы последних, лишая вообще толком какой-либо возможности разглядеть даже внутреннее скромное убранство её прямоугольного обиталища, что уж говорить тогда о внешнем мире.
– Но у темноты был такой гладкий голос.. – Клодия подняла лицо к потолку и начала медленно кружиться на месте, чуть разведя в стороны руки. Кружись она быстрее, могла бы взлететь или, того пуще, пойти в балерины. – Основной нитью была тёмно-тёмно серая, её обвивали светло-серая и несколько бесцветных. Бесцветно красных и тонких, с отбрасываемыми на них водно-сапфировыми бликами. Почти без ворсинок, такие гладкие, как кристальные горные ручейки.. Они изящно сплетались и, наверное, так мягко проскальзывали сквозь пальцы. – Клодия всё так же кружилась на месте, а её глаза были закрыты. Сейчас на детском личике можно было увидеть улыбку человека, который вспомнил что-то из давно минувших дней, ушедшее, ослабшее, почти безликое, но всё так же сильно приносящее человеку неосязаемое тепло.
Разумеется, ничего подобного Кентон не вспоминала и в помине, и в камине, и в том синем шкафу, и даже сейчас, с искренней простотой кружась посреди места преступления. Но вряд ли кто-то в этом мире, как и во всех прочих, пытался бы понять причины её поведения или точный смысл всех сказанных этим ребёнком слов. Это было делом довольно-таки накладным и вкрай неблагодарным, потому добровольцев найти непросто. Ещё секунд десять Кентон продолжала свой танец весеннего равноденствия, а когда в следующий миг резко остановилась и опустила лицо в стандартное расположение, на нём уже не было и тени улыбки, будто из Клодии высосали душу, мозг и эмоции через витую полосатую трубочку из-под молочного коктейля. Но и этого, разумеется, тоже не произошло.
- Пинтобрама. – Несколько не в тему заключил ребёнок, опуская взгляд на кривокособоко намалёванную на полу пентаграмму и вспоминая, что о ней несколько минут назад говорили присутствующие. – Но она же совершенно не при чем, зачем ей внимание? – Словно полминуты назад ничего и не происходило, Клодия подошла на несколько шагов к рисунку исключительной сотонинской природы и присела рядом с ним на корточки. – Этот художник, должно быть, эпилептик. Он много курит? У него радиационное отравление? Сердечная недостаточность, слишком сильная аритмия, кислородное голодание, слабая лучевая болезнь? Или он был в состоянии опьянения, или употреблял какие-то кругляшки и бульбашки, что разжижали его кровь и мозг? Или стимуляторы? – Поток сознания был совершенно неструктурированным и состоял из внезапно всплывавших в подсознании частей фраз, которыми Клодия в буквальном смысле напичкивалась за свои частые гулянья у папы по клинике. – У маэстро сильно тряслись руки.. – А пентаграмма действительно была начерчена крайне неосторожно, поспешно и вообще без особо серьёзного отношения к творческому процессу как таковому. – Вряд ли бы он смог попасть себе в сердце кисточкой.
Кентон пожала плечами, поднялась и, склонив голову на бок, уставилась на Харлана и его отважно обморочного побратима. – Или это вы раскрашивали пол?
Исходя из основных правил, которые можно вытянуть из такого занятия, как рукоделие, притом, любое, можно было смело делать вывод, что скромный художник, который расписывал пол этого чудесного помещения, ставшего с новыми красками и персоналиями теперь ещё более уютным и оживлённым, никак не прикасался к её сожительнице, как максимум он только вытер об неё руки. А то маленькое сердечко, что, кстати, было словно живое и постепенно расползалось на груди невинно убиенной, было слишком аккуратным, чтобы его нарисовал тот же мастер. Если крестики на вашей вышивке постоянно прыгают, различаются размерами, асимметричны, затягиваются с разной силой и вообще в своей нездоровой дегенеративной совокупности выглядят крайне непотребно, вряд ли вы сможете сразу же вышить чудесную картину идеальную в стройности рядов своих штришков, создав не разрозненный ряд бунтарщиков-анархов, несущихся безо всякой организации грудью на амбразуру, но ровные шеренги идеально и идентично обмундированных бойцов, размеренно и чётко выбивающих каждый свой «многочисленный» шаг. Вот так Клодия, надо полагать, и заключила.
Отредактировано Claudia Kenton (02.04.12 21:47:30)
